Александр Успенский - На войне. В плену (сборник)
Но… зачем возмущаться, когда этого нашего героя уже нет в живых! В славном – тоже благодаря ему – победном бою под Серски-Ляс и Махарцами (3.II.1915 г.), где разбита была наголову свежая 42‑я немецкая дивизия, он был тяжело ранен: во время атаки, лично вдохновляя полк своим мужеством, доблестный командир полка в критический момент боя очутился в самых цепях полка… Я как сейчас слышу громкий призыв его: «Уфимцы, вперед!» И уфимцы во главе с ним в стремительной атаке опрокинули немцев, причем в результате этой атаки были взяты нашим полком у немцев две важные позиции и трофеи: восемь офицеров, в том числе командир полка, и тысяча немецких солдат, шесть орудий и два пулемета, но во время этой атаки в самых цепях полка и погиб наш славный командир полка полковник Отрыганьев; огромный осколок шрапнели раздробил ему колено. Уже раненый, теряя от боли сознание, он, сдав командование полком полковнику Крикмейеру, все еще волновался – не за себя, а за исход боя, за свой полк, и только в пять часов вечера, когда ему доложили о взятии полком деревни Махарце, он успокоился.
И в следующие два дня, страдая от ужасной раны, при посещении его на перевязочном пункте (в лесу) командующим полком полковником Крикмейером, а потом полковником Соловьевым, он все время горячо интересовался действиями полка и отдельных офицеров. Да, это был блестящий образец командирской доблести!
А наградой ему за победу у Махарце был – деревянный крест!
Не забуду, как сильно волновался я тогда и по поводу своего Георгиевского креста. Еще когда вели нас немцы в плен, на одном привале я услышал, как старший адъютант штаба нашей дивизии капитан N. говорил кому-то: «Кому-кому, а воображаю, как Успенскому обидно, что представление его к Георгию пропало, оно тоже со всеми делами штаба дивизии попало к немцам в плен! Не успело уйти в штаб 3‑го корпуса!»
Да, получение высокого ордена Святого Великомученика Победоносца Георгия в русской армии не только обязывало кавалера быть и дальше всегда готовым на смертный подвиг, но в то же время и обеспечивало вполне его военную карьеру. Поэтому я, считая это представление меня к Георгию пропавшим, чувствовал себя вдвойне несчастным: попал в плен и, словно в наказание за это, еще и лишен такой высокой награды, как Георгиевский крест!
Только в 1916 году я получил из Петрограда сведение, что полковник Борзинский (бывший штаб-офицер нашего полка – свидетель и соучастник многих наших боев), ныне командир 107‑го Троицкого полка, на участке которого я дрался, обороняя мост под Алленбургом, сделал по команде новое представление меня к ордену Святого Георгия четвертой степени (по двум статьям орденского статута), взамен того представления, которое попало в руки немцев. Когда представление это дошло до Георгиевской Думы, они это награждение задержали по формальной причине: представление к награде должны сделать подлинные начальники, при которых я отличился (то есть командир 107‑го полка и начальник дивизии, попавшие в плен), а не их новые заместители, но Георгиевская Дума оговорила при этом, что по возвращении из плена командира полка, начальника дивизии и самого подполковника Успенского следует возобновить представление в Думу.
Сидя в плену, немало переволновался я тогда, с горечью думая об этой постигшей меня неудаче.
Как смешны представляются мне теперь эти мои сетования и скорбь, и опасения, что я, быть может, совсем не получу Георгиевского креста! Мог ли я тогда предполагать, как закончится война?! Мог ли думать, что не только славная своими победами русская армия со всеми ее вековыми устоями, традициями и боевыми наградами за храбрость будет развалена, но и вся Россия будет залита морем крови, ужасов и голода во славу красного интернационала!
Когда в 1917 году, еще будучи в плену, узнали мы об этой страшной трагедии, постигшей Россию, я понял, что пропал для меня мой Георгиевский крест, но вот теперь, когда я пишу эти строки, для меня явилось неожиданное утешение!
После удачной задержки немцев моим отрядом в бою 27 августа 1914 года (ст. ст.) у Алленбургского моста, я часто думал: что творилось тогда у моего противника в этом бою? Какая часть сражалась со мной? Узнаю ли я когда-нибудь подробное описание этого боя у немцев? И вот сейчас, спустя целых восемнадцать лет, я это узнал: передо мной лежит солидная книга – почтенный труд немецкого генерала от артиллерии Max von Gallwitz «Meine Führertätigkeit im Weltkriege», Berlin, 1930. Verlag vom E. G. Wittier u. Sohn. Во время боев в Восточной Пруссии в августе 1914 года генерал Гальвиц командовал гвардейским резервным корпусом, с частями которого пришлось иметь дело моему маленькому отряду 26–27 августа, обороняя мост у города Алленбурга.
Делаю здесь выписки из второй главы книги генерала Гальвица, о бое у Алленбурга под заглавием: «Gefecht bei Alienburg 9 Sept (ст. ст. 27‑го авг.) 1914 г.» Генерал Гальвиц пишет так: «Я дал задачу первой гвардейской резервной дивизии атаковать противника у Алленбурга, для чего овладеть деревнями: Тримау – Шаллен – Егерсдорф, а 3‑й гвардейской дивизии достичь реки Омет и атаковать Алленбург с юго-востока. В пять часов я отправился к Гогенфельде. Ко мне прибыл генерал Гереке с полутора тяжелыми батареями Познанской крепости. Я решил пустить в дело три тяжелых гаубичных батальона, оба дивизиона легких гаубиц и два десятисантиметровых полубатальона. Густой туман. Начало боя у Шаллена сразу показало нам, что мы стоим перед ожесточенным сопротивлением. Русская батарея первая открыла огонь[21]. Мы из-за тумана не отвечали. Окопы противника искусно расположены на покрытых кустами холмистых берегах реки Алле и едва заметны; их батарею мы не могли открыть. Все свободные подступы к их окопам обстреливались перекрестным огнем. Русские в Маньчжурии научились мастерски занимать (укреплять) свои позиции. Нам еще не достает опыта в овладении такими полевыми позициями» (33 стр.). /…/
Наша артиллерия только в девять часов утра открыла свой огонь. Тяжелая батарея расположилась у Агнесгоф, наши три саперные части навели мост около Фридланда, чтобы не быть отрезанными в случае наступления русских. /…/
В одиннадцать часов утра 1‑я гвардейская резервная дивизия донесла мне, что Шаллен – Триммау нами взяты. Я приказал и 3‑й дивизии перейти в атаку по линии Агнесгоф – Ст. Алленбург, но подождать, пока будет произведена подготовка артиллерийским огнем и пока 1‑я гвардейская резервная дивизия не двинется через мост на город Алленбург. /…/
Сам я двинулся на шоссе между Гросс и Клейн Энгелаук с 1‑й гвардейской резервной дивизией, и здесь я узнал, что Шаллен-Триммау еще не взяты; донесение оказалось, к сожалению, «неправильным».
Дальше генерал Гальвиц пишет:
«Я лично узнал, что Шаллен-Триммау не только не взяты 1‑й резервной гвардейской, но и что 2‑й полк этой дивизии, залегший в открытом поле против Шаллен-Триммау, понес огромные потери. Так, например, 1‑й батальон этого полка только в течение первых шести часов боя потерял половину своего состава. /…/
Но зато, – утешает себя Гальвиц, – удалось наступавшей левее 15‑й резервной бригаде занять высоту у Реддена и достигнуть берега реки Алле. /…/
Тяжелую картину представляли шедшие с поля боя раненные, многие тяжело, хотя они бодрости не теряли. Только в патронной колонне произошла сильная паника от разрыва неприятельских снарядов: патронные повозки в карьер помчались назад, и их удалось остановить только офицерам моего штаба. В это время, при такой обстановке боя, наша воздушная разведка донесла мне, что возле Дейме обнаружены две пехотные дивизии[22] и между Вехлау и Инстербургом стоят большие русские силы[23]. Мне стало ясно, что на моем фронте время для атаки еще не созрело. Считаясь с большими потерями, я в три часа двадцать минут отдал приказ: 1‑й гвардейской резервной дивизии переход через Алле на сегодня не предусмотрен, обеим дивизиям укрепиться на достигнутых позициях. Артиллерии подавлять огонь противника».
Вот дословный перевод этого знаменательного для меня приказа противника! Здесь я должен добавить, что немцы – 2‑й резервный гвардейский полк – продолжали свои яростные атаки до пяти часов вечера, а с шести часов их артиллерия открыла по нас действительно «подавляющий», прямо ураганный огонь!
Вечером этого дня в дневнике генерала Гальвица записано: «На завтра отдан приказ из армии продолжать наступление». Дальше генерал пишет, что он потерял свое настроение от «этого неудачного дня» и «даже полученная мною вечером телеграмма из штаба армии о пожаловании мне за Намюр Большого Креста второй степени не подняла моего настроения».
«28 сентября в пять часов утра, – стоит в дневнике генерала, – наша артиллерия открыла огонь. Со стороны русских – полное молчание. В восемь часов утра пришло неожиданное донесение – противник ушел. /…/
